Каннский фестиваль: космополитизм как знак нового времени
В сдвинувшемся мире говорить о каком-то национальном представительстве на фестивалях глупо: нам крутят не фильмы, а зафиксированное на "кодаке" вавилонское столпотворение.
Каннская элегия
Одним из первых сигнал подал наш Александр Сокуров, показавший Канну русский фильм на немецком ("Молох"), а Берлину — на японском ("Солнце"). Теперь здесь его драма на русском языке "Александра", на паях спродюсированная российскими и французскими кинофирмами.
Фильм этот в Канне появился в ореоле небольшого, но малоприятного скандала. Еще до фестиваля Сокуров дал интервью, где заявил, что участие в конкурсе сразу двух картин из России — серьезная ошибка отборочной комиссии. И заранее поздравил своих конкурентов-соотечественников с победой, таким образом косвенно обвинив жюри в неизбежном политиканстве, а заодно сообщил, что "художественный режиссер" Канну не нужен, таким образом дав пинка и фестивалю в целом и будущим победителям в частности. Этот упреждающий маневр, какими бы комплексами ни был обусловлен, только повредит репутации фильма: даже вполне возможный успех будет подмочен этической некорректностью ее автора.
Это самая камерная из игровых лент Сокурова. Немногословная история пожилой русской женщины (в этой роли Галина Вишневская), отправившейся в Чечню проведать своего внука-офицера, дала возможность увидеть быт войны изнутри и, самое важное, вглядеться в лица мальчишек, которые оказались в ее горниле — с обеих сторон баррикад. Это фильм не о чеченской кампании, а о противоестественности братоубийственной войны вообще. Не случайно имя, выбранное главной героине, может принадлежать и русской, и француженке, и американке. А то, что героиню зовут, почти как Сокурова, Александрой Николаевной, по-видимому, означает, что перед нами своего рода alter ego самого режиссера.
Картина снята за 28 дней в реальных прифронтовых условиях, но сама война выведена за границы фильма, в кадре только ее последствия и человек в обстоятельствах, когда самое трудное — остаться человеком. "Я не люблю военные игровые фильмы с их живописными атаками и эффектными взрывами, с меня достаточно однажды побывать там и увидеть все своими глазами. В войне нет ни поэзии, ни красоты, ее ужас и человеческий распад выразить невозможно", — предваряет Александр Сокуров свой фильм в распространенном здесь буклете.
Стилистика картины распадается на две части. Первая — почти документальная, фиксирующая среду, куда попадает героиня: солдатская повседневность, хорошие, почти мальчишеские лица, ничто не напоминает о том озверении воинства, о котором говорят многие репортажи с "театра военных действий" и которое смачно живописуют фильмы наподобие того, что когда-то снял земляк и тезка Сокурова Невзоров. И вторая — почти игровая, где актерская пара Галина Вишневская — Василий Шевцов пытается существовать в предложенных документальных обстоятельствах. Вишневской в драматургии Сокурова отведена роль резонера, Шевцову — без вины виноватого человека, вынужденного честно исполнять грязное дело узаконенного убийства. Оба понимают трагизм и безвыходность ситуации, душа обоих уязвлена страданиями.
Обе эти части художественно неравны: документ дан с искренним сочувствием, и это самая сильная часть картины, но написанные Сокуровым чересчур литературные диалоги старой женщины и ее внука уподобляют главных героев полузабытым "рупорам идей", ради которых, собственно, и снимался этот принципиально пацифистский фильм. Они лишены индивидуальных или социальных примет: героиня Вишневской предстает то лицом "из народа", то утонченной интеллигенткой, свободно оперирующей образами из Достоевского и напевающей внуку салонный романс на стихи Лермонтова. И совсем странно звучат в ее устах и в этих обстоятельствах тексты о "запахе мужчины", который "всегда прекрасен". Законы, по которым существуют в кадре Вишневская и Шевцов, принадлежат литературе, театру и кино, в то время как весь фон претендует быть документальным, спонтанным и достоверным. Возникает эффект, о котором когда-то писал Станиславский: в спектакле МХТ он выпустил на сцену настоящую деревенскую старуху, она только прошла из одной кулисы в другую — и спектакля не стало, актерская манера сразу обнаружила свою ненатуральность.
Это лента, где сквозь пленку проступают, как на рентгеновском снимке, некие комплексы — от амбициозных до фрейдистских. Они проступают незапланированно, вопреки воле режиссера, но он им и не сопротивляется — стало быть, они тоже должны входить в систему его авторского кино.
Фильм, тем не менее, получился лирическим и проникновенным — прифронтовая элегия, возникшая от этой сшибки домашнего, уютного и детского, воплощенного в понятии "бабушка", с лязгом и грохотом металлической мясорубки. Война дана на уровне не взрывов и крови, а ощущений — ее специфических запахов, на почти подсознательном уровне передаваемых экраном. Галина Вишневская здесь нужна не столько как актриса, сколько как мощная, властная, резкая личность, как носительница твердых устоев, как инспектор этого противоестественного мира, как способ его брехтовского "остранения".
Я не уверен в возможностях международного проката "Александры", но по нашему ТВ этот фильм бы надо показывать круглые сутки — в нем сквозь коросту осточертевшей войны и нарастающей ксенофобии проступают человеческие лица.
Зал на первом каннском сеансе "Александры" был заполнен едва наполовину, прием был смешанным: аплодисменты смешивались с "бу-у!", но аплодисментов было больше, и они были непривычно для этих дней долгими.
Режиссер на свою премьеру в Канн не приехал, что само по себе беспрецедентно. Отменена пресс-конференция съемочной группы. Официальная версия: по медицинским причинам.
Дух и плоть
Вавилонское столпотворение продолжил мексиканец Карлос Рейгадас: его "Тихий свет" идет на старонемецком, который предки героев фильма вывезли из Швейцарии еще в XIX веке. Они — последователи баптистского вероучения меннонитов, сохранившие до наших дней строгие моральные устои, аскетизм быта и отрицание любого прогресса. Даже автомобили, которые они себе позволили, стали не более чем уступкой эпохе, но ни средств связи вроде ТВ или мобильников, ни новомодных вольностей они не допускают.
Такой аскезы от Рейгадаса не ожидали: два года назад он шокировал Канн "Битвой на небесах", открывшейся натуралистическим кадром неаппетитного орального секса. Теперь главной проблемой для его героев стал банальный любовный треугольник: крестьянин полюбил крестьянку при живой жене и детях, а его религиозные убеждения этого не допускают, считая зов плоти делом дьявольским. Снимались непрофессионалы, и за кадром очень чувствуются команды режиссера: посмотри налево (персонаж с натугой поворачивает голову), кивни (персонаж послушно кивает, подмигивая режиссеру: мол, правильно?). Но любовная сцена снята с максимальным тактом, и слияние героев с природой абсолютно. Картина столь медленная, что такой же пантеистичный и созерцательный фильм Звягинцева на ее фоне кажется стремительным. Тон и ритм задает великолепный первый кадр, продолжающийся добрых шесть-семь минут: от звездного неба камера переходит на ночной пейзаж, горизонт медленно светлеет, и мы не оторвем от него взгляд, пока не придет утро и не закричат петухи. Потом мы так же подробно, в реальном времени, будем наблюдать утреннюю молитву героев, их трапезу, их молчание, в котором уже заложено предвестие грядущей драмы. Финал стоит того, чтобы приспособиться к этому тягостному ритму и досмотреть кино до конца. Рейтинговые оценки у него кислые, но награды не исключены.
Головой о райские кущи
Много шансов на победу у немецкого фильма Фатиха Акина "На краю рая", закрепившего тенденцию к вавилонскому смешению языков и стилей. Как и в первой картине Акина "Головой о стену" ("Золотой медведь" Берлинского фестиваля), речь идет о культурном и социальном смешении народов, которое стало головной болью многих стран Европы, наводненной беженцами. Люди ищут лучшей жизни и, найдя ее в странах более развитых, пытаются не ими построенный мир перестроить по своему разумению. Поэтому Париж уже не совсем Франция, а Франкфурт или Бремен уже не вполне немецкие города. И мы попадаем в Германию, где звучат турецкие мелодии, люди говорят по-турецки, и турецкий по всем признакам фильм представляет немецкий кинематограф в Канне. Фатих Акин — немец турецкого происхождения, и волнуют его проблемы адаптации, постоянно конфликтующей с несовместимостью национальных обычаев.
Его фильм — столь плотное и фатальное переплетение судеб, что оно кажется искусственным, как в мыльной опере. Старик-турок, осевший в Германии, увлекается проституткой-турчанкой, покупает ее себе в дом и однажды, дав волю восточному темпераменту, ее случайно убивает. Его сын, профессор университета, отправляется в Стамбул на поиски дочери убитой, чтобы осуществить мечту ее матери и дать ей возможность учиться. Параллельно идет история турецкой политической активистки, которая встречает молодую немку, и между ними завязываются любовные отношения. Когда ее обвинят в терроризме, немка последует за ней "во глубину турецких руд" и погибнет. По следам убитой дочери поедет ее мать, чтобы в память о ней помочь активистке выбраться на свободу. К финалу все судьбы сойдутся, обнаружив давно угадываемое родство. При всей этой фабульной громоздкости, фильм смотришь с интересом: его автор честно и без политической ангажированности отслеживает психологический мир нового европейского Вавилона. Фильм актуален и вызывает желание думать, что на нынешнем фестивале — случай нечастый.
Весьма серьезны шансы у Джулиана Шнабеля, чей фильм "Скафандр и бабочка" тоже может вызвать симпатии жюри гуманистическим посылом и сложностью художественной задачи. Он утверждает силу жизни через трагедию журналиста Жана-Доминика Боби, который пережил церебрально-сосудистый паралич, провел несколько месяцев в коме и, когда очнулся, обнаружил, что из всех доступных ему движений осталось только легкое подрагивание левого века. Он сумел использовать это для общения с внешним миром и продиктовать книгу, где описал мир парализованного человека. Автор книги умер через десять дней после ее публикации, и этот поразительной силы человеческий документ стал основой фильма, снятого с умом и тактом, исполненного жизнелюбия и свободного от тягостных нот.
Фестиваль постепенно идет к финишу. Как всегда в Канне, загодя сворачивают свою активность на глазах худеющие ежедневные журналы, и я даже не уверен, успеет ли попасть в их рейтинги фильм Сокурова — они обычно обрываются на самом интересном месте дня за два до закрытия конкурса.
Источник
0 комментариев:
Отправить комментарий